Кейт О`Риордан - Ангел в доме
– Ну давай, расскажи нам о своей славненькой лондонской школе, – сказала Брайди.
– Это не школа, тетя, – в стотысячный раз поправила Анжела, – а приют для бездомных. Мы там никого ничему не учим.
– А разве вы не учите их вести себя как нормальные люди, прятаться от холода и искать себе крышу над головой в непогоду?
– Не совсем.
– Хм. Чем же вы там занимаетесь? – Брайди просто-напросто чесала языком; ни ответы, ни тем более возражения племянницы ее не интересовали. Она желала продемонстрировать сестрицам, что уж она-то о положении в Лондоне знает все, сколько бы они ни поднимали ее на смех. Положение в Лондоне, положение на чердаке – вот и все, о чем вообще стоило говорить. – А первую клятву скоро дашь? – явно подлизываясь, спросила она.
– Скоро. Теперь уже точно скоро.
– Ты ведь в прошлый раз заболела, детка, да? Ну конечно, заболела. Еще бы не заболеть.
– Я вовсе не заболела, тетя, – сердито возразила Анжела. – Просто Мэри Маргарет… попросила подождать. Сказала, что я не… не… словом, не совсем готова. Но теперь уже скоро.
– Придет твое время, лапочка, придет. Бина, дорогая, будь добра, свари мне яичко вкрутую. Что-то так яичка захотелось, уж и не пойму, к чему бы это? Вчера только ела – и вот пожалуйста…
Шумно вздохнув, Бина поднялась. Анжела тоже подскочила:
– Я сварю, мама. – Ее попытка усадить мать на место была вознаграждена убийственным взглядом. Анжела упала на стул.
– Кто за меня мою работу сделает? – уже направляясь в кухню, бросила Бина через плечо.
Брайди лучилась улыбкой:
– Как мило, что наша крошка сегодня с нами, правда?
Реджина пустила слюну; Мэйзи проворчала нечто утвердительное, не отрывая, однако, буравящего взгляда от золотистого ночного светила, что усердно рассеивало ломаными лучами туман за окном.
– Отнести дяде Майки чай? – крикнула Анжела матери. Сестры в унисон вздрогнули; младшая уныло кивнула.
– Он такой бесстыдник, – прошептала Мэйзи, отрываясь от созерцания луны.
– Бесстыдник, бесстыдник, – согласно закивала Брайди, для пущего эффекта выпучив глаза.
Анжела ждала продолжения, не замечая, что Реджина тянется к ее пальцу за очередным кусочком сыра. Через миг тетушка потеряла равновесие и стукнулась лбом о стол.
– Ох, прости, Реджи. – Анжела вернула ее на место и подставила палец.
– Тебя он послушается, детка, – простонала Брайди.
Анжела кивнула, без особой, впрочем, уверенности. В последние годы заставлять дядюшку «слушаться» становилось все труднее, и она оттягивала момент встречи с ним с самого утра, когда переступила порог дома. Будь ее воля, она и до утра дотянула бы – сил набралась, подготовилась морально, – но тетки и мать явно на нее рассчитывали; к тому же и без ужина его не оставишь.
– А я на почте видела точно такие же на пареньке, только черные, – заявила Брайди, ткнув кривым пальцем в синие джинсы Анжелы.
– Они всех цветов бывают.
– Правда? – Долгая задумчивая пауза. – В автобусе никто и не подумал, что ты будешь монахиней.
– В каком автобусе? Кто не подумал, тетя?
– В автобусе, на котором ты утром приехала, детка.
Анжела впихнула еще кусочек сыра в ждущий рот Реджины.
– Я же тебе объясняла, – с прекрасно разыгранным терпеливым смирением сказала она, – что монашеские платья теперь никто не носит. Молодые, во всяком случае.
– Плохо, – прошамкала Брайди с набитым ртом.
Анжела глянула на Бину. Та игнорировала дочь с утра и сейчас не поднимала глаз, намазывая маслом хлеб все с тем же брезгливо-отсутствующим выражением, которое с детства было так хорошо знакомо Анжеле.
– А я привезла тебе буклеты из Музея Альберта и Виктории, мама.
Брови Бины на миг сошлись домиком, руки продолжали делать свое дело.
– Тебе понравится. – Анжеле хотелось расшевелить мать. – Я там недолго пробыла и видела не так уж много, зато послушала бесплатную лекцию. Н-ну… почти бесплатную; она была включена в стоимость билета. Знаешь, там гид был – высокий такой, худой… он про викторианцев рассказывал – все рты пораскрывали! А еще я видела статую, вроде как из дерева. Христос на ослике. Мне понравилось; у него такой счастливый вид!
– У ослика?
– У Господа, конечно.
– Вот они, английские музеи, – пробурчала Брайди. Образ счастливого Христа верхом на осле до того оскорбил тетку, что она едва не подавилась пончиком. Выцветше-серый взгляд Брайди вслед за взглядом сестры устремился в окно. Неужто придется вынуть зубы? Какое огорчение.
Чего и требовалось ожидать, подумала Анжела, услышав глухой стук челюсти о стол.
– Немедленно вставь зубы, тетя, – потребовала она, с интересом изучая грязновато-белую поверхность потолка.
– Десны болят, – захныкала Брайди.
– Ты перепутала. У тебя ноги болят. От мозолей. Ноги, тетя, а не десны.
– Погоди вот, состаришься, тогда не так заговоришь.
Вместе с зубами исчезли и щеки; лицо стало вполовину меньше. Брайди закашлялась, давя на жалость, и умоляюще уставилась на Бину. Та закатила глаза, но просьбу – немую – исполнила, поставив перед сестрой стакан с водой, куда Брайди немедленно опустила свой клюв, словно он у нее загорелся. Следующий взгляд, посланный племяннице, снискал бы Брайди славу великой актрисы, будь он исполнен в немом кино. Как нам теперь жить, после всего, что ты наговорила?!
Анжела сдвинула брови: не начинай, тетя. Невысказанные претензии и обвинения летали по комнате, отскакивая от стен, как пинг-понговые шарики. Бина воспользовалась возможностью насладиться бедственным положением дочери.
– У тебя своя жизнь. – Она выхватила из-под протянутой руки Анжелы последний кусочек сыра и сунула в рот Реджине.
Анжела, поколебавшись, встала.
– Угу. Пожалуй, пойду я… дядя Майки… Куда угодно, лишь бы прочь от натиска обвинений.
– Возьми фонарь! – взвизгнула Мэйзи.
– Куда ж я без фонаря, – огрызнулась Анжела.
Пока она на кухне готовила поднос для дядюшки, Брайди в гостиной распиналась насчет джинсов и Христа с улыбкой на устах, восседающего верхом на осле. Потом, спохватившись, вернулась к причине распри:
– Бедные, бедные мои десны. Болят – моченьки пет.
– Десны у тебя болят не больше, чем третья нога, – рявкнула Бина. – Вставь зубы, как она сказала, и прекрати ныть.
– В этом доме сочувствия не дождешься. Анжеле на миг почудилось, что время повернуло вспять и застыло на ее детстве. Ничего не было – ни сестер из Святой Клэр, ни родильного дома в Корке, ни лондонского приюта. Ни-че-го. Она вновь была ребенком, маленькой девочкой, живым хранилищем горестей взрослых. Чувство вины легло на плечи, придавило, согнуло спину. Взять бы да вернуться в гостиную, тряхануть как следует эти немощные тела, да так, чтобы последние шарики вылетели из их и без того безмозглых голов. Пусть бы заорали от настоящей боли. Знали бы тогда, как…
